Диана Сергеевна ворвалась в кафе на Ленинском как-то по-маяковски: стремительная и резкая, как “Нате!”. Но под черными очками обнаружилась мягкость глаз.

В отличие от звезданутых Арбенина не способна разговаривать с человеком, когда она в черных очках и не видно глаз: сразу снимает. С ней ворвалась целая компания дам — ее друзья. Повод для встречи — книга стихов Арбениной, которая появится в августе. Захотелось понять, из какого сора растут ее стихи, — а стихи, надо сказать, очень хорошие.

Самое заповедное

— Как будет называться книга?

— “Дезертир сна”. В этом словосочетании есть абсолютная магия — раз. Оно в моей структуре определений — это два. В отличие от песен, которые я могу писать в любое время дня, стихотворение — более заповедная штука. Они приходятся на ночь, на то время суток, когда ты должен отдыхать. Стихи — это воровство себя самого у себя самого.

— Магия, говорите. А в вашей жизни магия есть?

— Конечно! Самое главное, что у меня есть (тьфу-тьфу-тьфу) на сегодняшний день неисчерпаемый запас возможности радоваться и любить. Откуда это — я не знаю. Я даже боюсь это спугнуть. Никогда в жизни у меня не было депрессии, ни дня просто. Были какие-то острые переживания в 14—15 лет, но я вам скажу, что в 14 лет я была такой же, как сейчас. И сейчас у меня переживания ничуть не менее остры. Даже, может, похлеще.

— Для вас имеет значение, от мужского или женского лица вы пишете?

— Нет. Персонифицирование, мне кажется, очень убого. Поэт, как говорил Мандельштам, двупол. Это нормально, не значит, что есть крен в мужское или женское. Когда ты начинаешь писать стихи, ты теряешь связь с конкретикой, человеческий контекст. Это дает большую свободу.

— У вас никогда не было ощущения, которое часто мучает молодых писателей, — что все уже названо и писать после Шекспира вообще нет смысла?

— Нет. Это говорит о скудости души, о малодушии. В каком-то смысле до меня ничего не было! Я родилась, и это моя вселенная. Я умру, со мной она закончится. Нельзя говорить, что есть семь нот — и уже все сыграно. Тогда иди водить автобус. А зачем водить автобус, до тебя же водили? Чем более ты душевно богат и разнообразен, тем больше к тебе приходит слов. Ты же их не на аркане цепляешь, они сами в тебя вливаются, когда ты открыт и когда ты хочешь этого.

— В стихах, или стихуях, как вы их называете, у вас часто появляется поезд. Ваша красивая строчка: “Ты ехала в город в извилистом теле змеи”. Обычно поезд в трактовке сновидений, да и в литературе, — образ времени…

— Да? Действительно — такое количество вагонов!

— А для вас что такое поезд?

— Я никогда не говорю “поезд”, говорю — “паровоз”. Это возможность думать. Мне нравится неспешность, с которой там все происходит. С годами я становлюсь все торопливей, все быстрее надо делать. А паровоз меня конкретно удерживает. Для меня это стоп-кран, когда я могу лечь на полку, подумать, почитать, посмотреть в окно. Но не могу сказать, что самолет проигрывает в чем-то: самолет же в небе.

— Вы редко — и слава богу — употребляете в стихах слово “любовь”, не тратите его понапрасну. Боитесь его?

— Хороший вопрос. Конечно, боюсь.

О любви

— Вы себя любите, Диана?

— У меня с собой роман. Взаимный! (Смеется.) А почему я должна это скрывать? Мне с собой хорошо. Интересно, волнительно, тревожно, счастливо. Бывает горько, бывает стыдно. Хотя, мне кажется, к любви к себе я еще не совсем пришла. Любовь к себе означает беречь себя, а у меня этого пока нет. Но я к самой себе отношусь с большим пристрастием.

— Вы говорите, что часто влюбляетесь. А любовь — она каждый раз новая? Или похожа на предыдущую?

— Всегда новая, повторений быть не может, потому что нет одинаковых людей. Но у каждого человека есть собственный привкус тайны любви.

— Еще одно красивое ваше выражение: предел ощущений. Когда вы его достигаете?

— Его можно достигать во всем. На сцене. Если ты отдаешь себе отчет, что больше никогда не будет 20 июля 2007 года, то ты все делаешь на пике. Можно спать, разговаривать по телефону на пике. Это крайность, которая не является ничем запредельным, но она — непременное условие правильного отношения к жизни. Нужно выжимать белье! Если не выжмешь свои штаны, они будут мокрые, не будут сохнуть. А ты должен выжать, чтобы все захрустело. Я люблю март — он на острие. Самый пронзительный весенний месяц.

— Назовите несколько из самых красивых вещей на свете.

— Ой, ну вообще… (Довольным голосом реагирует Арбенина.) Живопись, конечно. Я на днях была в Пушкинском музее. Там бабушки не могли понять: все смотрят на приличном расстоянии, а я подхожу, утыкаюсь — как он это все выписывал? Потом отхожу, и картина меняется, вдруг появляется волна какая-то. Бабушки уже за мной следили, может, я ее порезать хочу, картину.

Нежность, которую проявляют люди по отношению друг к другу. Смелость, когда человек с моста может сигануть красиво ласточкой, — у меня может от этого просто закружиться голова. Не могу ни на чем остановиться.

Красота во всем. Ее просто нужно видеть. Подсекать, как рыбку на блесну!

На сцене

— Есть стих “Экспромт на сцене 31 марта”. Вы и на сцене способны стихотворить?

— Был концерт в Москве, а у нашего экс-басиста Федора Васильева был день рождения. Отлично концерт сложился, великолепная была публика. И я прямо на сцене взяла блокнот и написала ему стихотворение. Публику надо завоевывать. Если перед выходом на сцену ты волнуешься и каждый раз делаешь все по-новому — все хорошо, тебя будут обволакивать энергетические волны, исходящие от людей. Я влюбляюсь в них, они в меня, а влюбленные люди похожи. Если этого не происходит, я становлюсь ощеренным волчонком. Слава богу, такой период прошел, это было году в 93-м. Я была другая — жесткая, острая. Я не умела проявлять свои чувства. Я была подростком.

— Это на сцене, а вне сцены можно ли любить тысячи?

— Можно о них заботиться. Влюбляться в миллионы, конечно, невозможно. Достаточно любить одного человека, которому ты отдаешь себя. Если бы у каждого был такой, планета была бы счастлива. Что касается наших зайцев, то у меня очень трепетное отношение к тем, кто приходит на концерты. Но очень требовательное, никакого панибратства я не приемлю. Мне нравится, когда в моих песнях люди слышат свое, влюбляются на этом, создают семьи — такое очень часто бывает.

Одиночество

— Можно быть одиноким, когда тебя любят тысячи людей?

— Безусловно. Чем дальше течет время, тем более одиноким ты становишься. Одиночество в банальном смысле — когда тебе плохо — это не мое. Одинокость — это понимание того, что ты родился один и умрешь один. Мне нравится это состояние, это со мной всегда, это не связано с депрессией, с загоном себя в угол.

Нормальное ощущение самого себя как единственного существа на планете. При этом ты можешь быть счастлив в любви и все у тебя хорошо.

— Вы вроде общительный человек. А если долгое время подряд концерты, встречи, друзья… Возникает желание побыть одной?

— Очень часто. Но мне сейчас несложно себе это устроить. У каждого бывает такое. И самое главное в этот момент — позволить себе быть откровенным и сказать: “Можно я побуду одна?” Если рядом с тобой человек, который не понимает этого, нужно с ним расходиться — он сядет тебе на шею, ты с ним с ума сойдешь и просто себя потеряешь. Как бы ты ни любил того, кто рядом, все равно надо иметь время побыть одному, чтобы ощутить себя.

— Вам, наверное, много дарят мягких игрушек. Это очень трепетный подарок от близкого человека, а вот от чужих…

— У меня не было в детстве мягких игрух, кукол, а были танки, пистолеты, луки, рогатки. К мягким игрушкам меня приучили наши ребята, которые ходят на концерты. Я их раньше боялась. А теперь складываю, собираю.

Родится сын — будет в них играть.

— А родится сын?

— Родится девчонка — родится девчонка. Главное, чтобы родился.

От белого до черного

— У вас есть тяжелая, яростная такая песня со строчкой: “Я меняю рубахи, а белой по-прежнему нет”. А вы часто ходите в белой рубахе. Может, со времени написания этой песни появились белые рубахи?

— У меня сначала белых не было вообще, сейчас стало появляться все больше. Но я постоянно ощущаю их недостаток. Я сижу в этой моей рубахе и думаю: как хорошо, что у меня есть вторая, на третий день у меня есть или эту надо постирать? Белых рубах не может быть много. Мне нравится белое и черное. В черном легко укрываться, а белое — это ощущение праздника. Праздник ведь не может быть каждый день. А я его постоянно хочу продлить.

— Это контрастные цвета. А вы контрастный человек?

— О да! Мои близкие не дадут соврать. Я вспыльчивая и быстро отхожу. Вот так едешь на машине, неудачно заедешь на поребрик — ну и снесешь его случайно. То есть вспылишь, можно сказать. На меня уже даже не обижаются — понимают, что я ж не со зла.

— Для вас есть такое понятие, как лучшая подруга? (Вопрос вызывает общий смех.)

— Нет, у меня есть друзья. Вот мой директор Лариса Пальцева — это друг. Но я не могу сказать “Лариса, ты моя подруга”. Слышишь, Ларис, ты моя подруга! Подруга может быть у мужчины. Боевая подруга. Мои родители именно такими словами пользуются.

— Расскажите какой-нибудь ваш сон.

— Я очень люблю рыбалку, хотя еще в этом году не словила ни одной рыбы. Но постоянно езжу, мне нравится этот процесс. И вот после неудачной рыбалки мне снится, что на Ларису Пальцеву из воды выпрыгивают большие серебристые рыбы и кусают за язык! Это после того, как я побывала на острове Кижи в Карелии. Там очень много гадюк. Экскурсовод мне сказал, что сейчас такой сезон — они подпрыгивают на несколько метров. А я крыс боюсь. Помните, у Оруэлла в “1984” — после этого романа так крыс боюсь.

— Отлично. Как раз к литературе перешли. Еще из вас: “Классики иногда слишком явно лгут, поэтому их мало кто способен беречь”.

— Ну да. Особенно в начале нашей советской эпохи. Фадеев, например. Подножку себе подставил. Не случайно и застрелился.

— А в XIX веке?

— Эпоха кринолинов, лицемерия и лицедейства, когда в будуарах происходит непонятно что, а на балах подают ручку. Но это не вранье в литературе, это условия общества, нравов. Я имела в виду большевистскую эпоху. Литературный институт, например.

— А что Литературный институт?

— Я не могу понять, как можно человека научить писать. Еще со Светой Сургановой у нас там был концерт году в 97—98-м. Там были нормальные ребята. Но на заре Литинститут был прополитическим заведением. Времена меняются, оболочка и содержание. У нас же есть опыт — большевиков учили писать. Получилось ощущение ослиных ушей, тупые романы 30—40-х.

— Какие у Вас отношения, например, с Набоковым?

— Один из моих любимчиков. Мне кажется, он был очень нудным и противным педантом в жизни. Может, не так. Но вещи его превосходны.

— А с Бродским?

— Я боготворю его за то, что он простил государство, которое его предало. Может, в силу того, что он был еврей? Но он сделал еще более тонкую вещь: он не вернулся, хотя мог. Этим он показал, насколько его унизили. А тем не менее в нем нет ни ярости, ни желчи. Только холодный взгляд издалека.

О грехах

— Песня “Холмы”. В припеве: “Он прощает меня”. А есть у вас поступок, который вам нельзя было бы простить?

— Я никогда никого не предавала, а это самое страшное. Моя совесть чиста, у меня нет прегрешений таких, которые мне бы не простили Господь и те люди, которых уже нет в живых.

— Но вы не застрахованы от них.

— Надо не дать себе забыться и не пуститься по ложному следу: когда ты считаешь, что все нормально, а ты уже в болоте сидишь. Человеку сложно определить меру дозволенного и недозволенного. Меня, бывает, заносит, конечно. Я очень тяжело это переживаю.

— Испытание славой?

— Нет, не думаю. Нам (группе “Ночные Снайперы”. — В.К.) в следующем году 15 лет. За 15 лет можно было получить панацею от звездной болезни. Слава богу, панацея есть. Какая у меня звездная болезнь, посмотрите на меня, смешно (смотрю на ободранные по краям джинсы).

— Ваши строки: “Темные девы целуются под циферблатами, странные пары в несчастной, жестокой стране”. А страна у нас правда несчастная и жестокая?

— Для кого как. (“Это только для странных пар…” — смеясь, подает голос пресс-атташе Юля.) Страна у нас очень сложная и неоднозначная, но меня лично в этой стране никто не притесняет и никто не умаляет мою свободу. Что дальше будет, не знаю.

— Знаю, что вы любите рисовать и даже планируете выставку. А нарисуйте что-нибудь?

Арбенина рисует, что-то напевая себе, типа “тю-тюуу-тю-рю-рю-рю”. Через пару минут картина готова.

— Диана, что делает женщину женщиной?

— Материнство, терпение, мудрость, которая приходит с годами.

Вера Копылова
"Московский комсомолец"