Андрей Кончаловский: "Даже бульварной литературы не осталось: бульваров нет"

Андрей Кончаловский нравится, наверное, такому же количеству людей, какому и не нравится. Причем нравится и не нравится он за одни и те же качества. "Он ничем не гнушается, даже в рекламе снимается и рекламу с попсой снимает", – презрительно морща нос, говорят одни. "Он ничем не гнушается, даже в рекламе снимается и рекламу с попсой снимает!" – восторженно-завистливо восклицают другие. Действительно: к своему 70-летию, которое Андрей Кончаловский отмечает сегодня, он перепробовал, кажется, все. Даже клип с Димой Биланом. Неизведанных жанров у Кончаловского не осталось. Вчера в Москве прошла премьера новой картины "Глянец", а в Будапеште вовсю идут съемки мюзикла "Щелкунчик".

– Андрей Сергеевич, что это вас вдруг на сказки потянуло?

– Ничего себе "вдруг"! Я впервые написал сценарий "Щелкунчика" еще с Тарковским почти сорок лет назад. Лет четырнадцать назад я решил вернуться к "Щелкунчику" и опять написал сценарий. Но уже мюзикла. Так что наши герои будут петь. Действие происходит в Вене в 30-е годы, времена ар деко. Снимаю в Будапеште, но там сплошные декорации.

– Мыши у вас в фильме страшные будут?

– У меня не мыши, у меня крысы будут. Все очень театральное. Да и мыши бывают разные. Вот Микки-Маус тоже мышь, а какой симпатичный. Вообще все смешно будет. Есть такой художник Хоггарт, вот все в его стиле будет. Антропоморфично. Крысиного короля играет Джон Туртурро, поэтому представьте себе, как это все выглядит. А рассказчик в фильме – Альберт Эйнштейн.

– Весело. Вы ни в чем себе не отказываете, как я вижу. По части реализации творческой фантазии, разумеется. Ну ладно, кино – это понятно. А в рекламу-то зачем? Для Димы Билана вам, с вашим именем, зачем работать?

– Во-первых, это не я для него, а он для меня. Во-вторых, мне очень интересно было. Ведь он парень невероятно талантливый. У него голос настоящий, певческий.

– Попробую прислушаться.

– И не думайте пробовать, все равно ничего не услышите – макулатуру поет, да и испортить его могут очень скоро с помощью масс-медиа, кстати. А у меня он поет "О соле мио!" по-итальянски. И "Дорогие мои москвичи". Это еще были песни, написанные не для ног, а для ушей.

– Почему итальянца не взяли?

– Дорого.

– Разве Дима Билан и другие наши раскрученные звезды и звездочки не есть квинтэссенция того самого глянца, который вы так не любите?

– Глянец – это же не сборище бездарностей. Глянец – страшная штука в том смысле, что вынимает из человека все, выворачивает его. Но, с другой стороны, посмотрите, Леонардо Ди Каприо, прекрасный артист, целиком в этот глянец погружен. Или Брэд Питт, скажем. Просто глянец их использует по полной.

– Ваша всеядность, честно говоря, почти пугает. Начинали с Тарковским, потом снимали, кажется, во всех жанрах. Хотя Димы Билана я все равно не ожидала. А кино про неинтересных людей в неинтересных обстоятельствах можете снять?

– Да весь Чехов на этом построен: скучные люди, скучная жизнь. Экранизировать и снимать такое, конечно, трудно, но я ведь снял "Дядю Ваню". А Никита очень хорошую "Неоконченную пьесу для механического пианино" сделал. Чтобы писать про скучных бесталанных людей скучные истории, нужно быть гением. Но вообще я и снимаю по большей части про людей простых и не очень, на первый взгляд, интересных. "Ася Клячина" – куда проще. "Курочка Ряба" – простая баба в центре. В Америке – "Гомер и Эдди" – вообще про маленьких людей, маргиналов. Были героические истории, вроде "Романса о влюбленных" или "Сибириады", которая тоже, кстати, о простых людях, но выливается в эпическое повествование. Ведь эпика не предполагает громкоговорения, эпика – это большое пространство внутри человека. Стоит Король Лир один и разговаривает - вот вам и эпика. Пространство-то внутри. Оно может быть как собор, может быть как каморка, а может быть вообще с мышеловку. Этим пространством и измеряется величина человека. Чехов, например, был очень простым человеком, не считал себя гением, говорил про себя: "Я врач". Но я не знаю, каким бы я был, если бы не он. Есть два человека, с которыми я всю жизнь советуюсь, – это Чехов и Рахманинов. Про Рахманинова я когда-то сценарий написал. Уникальная личность, скромнейший человек, всегда недовольный собой, застенчивый.

– Какая разница. Все равно все скоро забудется. Абсолютно все. Хорошее, плохое? Уже забылось. Бергмана уже забыли. Написали некрологи и забыли. Антониони давно забыли, а скорее всего – даже не знали. Все писали: "Умер великий Антониони", а что он снял, - никто и не знает, не видел. А очень скоро даже вспоминать не будут. Разумеется, киноманы и сумасшедшие не забудут, но как феномен культуры – какое там! Я уверен: все исчезает без остатка, все превращается в прах в поносе информации, в вихре новых имен. Искусства скоро не станет. Собственно, об этом Солженицын писал в статье "Исчерпание культуры".

– Огорчаете вы своей депрессивностью?

– Ну и огорчайтесь. Все правильно. Я вас к этому и готовлю. А чего радоваться? Нет повода. Вы Платона читали?

– Доводилось.

– Помните что-нибудь?

– Как вам сказать?

– Да так и скажите, что ничего не помните. Только других забудут еще быстрее, чем Платона. Останутся имена, которые станут нарицательными, но за ними уже ничего не будет стоять. "Толстой – гений". А спросите, почему? Никто не скажет. Смутно помнят, что "Войну и мир" написал, а что это такое – не знают давно. Еще лет сто назад за Толстым шло все читающее население России, а сейчас?

– Верно, потому что кончилось читающее население, его больше нет. Я вдруг подумал, что раньше хотя бы была бульварная литература. А сейчас и бульварной литературы нет, потому что нет бульвара. Негде посидеть: мест не осталось, кислорода не осталось. Есть два места, где читается та литература, которая сейчас выходит в огромных количествах, – метро и туалет. Поэтому литературу, которой завалены лотки и магазины, я называю "общественно-транспортно-туалетной". Толстого и Стендаля надо читать в тиши, а где она, тишь? Собственно, все идет к тому, о чем еще сто лет назад писал Шпенглер в "Закате Европы". Надо быть готовым и не обольщаться.

– Интерес к Бергману, Антониони, Толстому, Шпенглеру останется уделом интеллектуалов. Как, впрочем, и был всегда, только он не был завален таким количеством дряни, как сейчас. Наверное, надо просто аккуратнее хранить.

– Хранить некому будет. Кучка ненормальных ничего сделать не сможет. Ведь идея, которая ясно прослеживалась еще лет сорок назад, идея, направленная на углубление и понимание мира, рухнула. А рухнула она по простой причине: деньги стали важнее художественного качества. Рыночная стоимость заменила художественные достоинства. И все – конец искусству. Вот что такое глянец. И мой фильм "Глянец" – об этом. Как говорит критик в фильме: «Что нельзя продать, то не искусство». Тупик. Ведь те, кто покупает за миллионы долларов мочу Энди Уорхола на шелке, прекрасно знают, что это не искусство. Покупая, они знают, что смогут это продать. Происходит "марксистский" процесс отчуждения сути от объекта. Мы понимаем, что какой-нибудь Джефф Кунс – не скульптор, а жулик. Но мы смотрим на него, потому что стоит он 15 миллионов. И хранить будут его, а не Антониони. Все. Кончилось кино. Другие, конечно, придут, но они пойдут уже по чужому следу. А что с музыкой? Кто-нибудь пишет симфоническую музыку? После Шнитке, который разрушил все основы классической музыки, пришли такие, как Губайдулина и Канчели, и дорушили уже все до основанья. Закат. Окончательный.

– И расхожая фраза "Европа нам поможет" в этом контексте звучит издевательски.

– Она сама себе помочь не может, она убила свою культуру. Теперь будет великая китайская опера, индийский танец, индонезийский театр теней, великое фламенко? Где еще бьет настоящая народная струя, а не постмодернизм, - там искусство будет жить. Где есть молодость, а не усталость, как у нас, – там все живое. Закат Европы не означает заката человечества. Если Европа провалится, Восток этого не заметит. У них своя жизнь, своя культура, свой Болливуд, своя потрясающая музыка. Это и останется.

– Не завидую я вам: живете с ощущением, что работаете в корзину?

– Не совсем так. Просто если раньше я думал, что вкладываю что-то в культурную копилку человечества, то теперь живу одним днем и снимаю кино, которое сейчас пусть люди увидят, а потом забудут навсегда. Счастье ведь не в том, чтобы тебя помнили. Счастье в том, чтобы тебя помнили твои дети. Все остальное – чепуха.

Кто такой Андрей Кончаловский

Андрей Сергеевич Кончаловский родился 20 августа 1937 г. в Москве. Окончил Московскую консерваторию и режиссерский факультет ВГИКа. Дипломная работа: "Первый учитель". Совместно с Андреем Тарковским написал сценарий к фильмам "Иваново детство", "Андрей Рублев". Снял фильмы "Романс о влюбленных", "Сибириада", "Дворянское гнездо", "История Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж", "Курочка Ряба", "Ближний круг", "Танго и Кэш", "Гомер и Эдди", "Дом дураков", "Глянец". Сделал несколько документальных фильмов и театральных постановок.

Екатерина Барабаш
Независимая газета